В разгар Нью-Орлеанского карнавала посреди Миссисипи возмутительно красивым образом взлетает на воздух белоснежный паром с отдыхающими нарядными военными моряками в увольнительной и их семьями. Из почти 500 трупов местный дознаватель (Дензел Вашингтон), чей высокий профессионализм и неизменно веселое расположение духа слегка коробят коллег, наметанным глазом выделяет единственный стоящий внимания красавицу негритянку в ситцевом платье в мелкий горох (Пола Пэттон), которая, даже будучи частично обугленной, сохраняет некоторую привлекательность и которую, кажется, убили еще до взрыва. Встреченный на мосту агент ФБР (Вэл Килмер) предлагает дознавателю воспользоваться экспериментальной техникой, позволяющей в деталях реконструировать прошлое, и герой, еще в морге ощутивший странный прилив нежности к покойнице, получает шанс вглядеться в последние дни ее жизни. На вопрос, что это за технология такая, что с ее помощью можно увидеть, как четыре дня назад девушка мылась под душем (притом ни перемотать, ни поставить на паузу нельзя), фэбээровец что-то неубедительно врет про компьютерную симуляцию и секретные спутники. Герой Вашингтона ему, конечно, не верит особенно после того как исподтишка пущенный на монитор зайчик заставляет девушку на той стороне зажмуриться.
За последние три года Тони Скотт взрывал экран дважды «Гневом» и
«Домино». Первый все хвалили, за второй Скотта преимущественно называли идиотом, но траектория, по которой в прошлом очень стабильный коммерческий режиссер рванул из Голливуда в большое искусство, была столь же завораживающей, сколь и пугающей; казалось, если так пойдет дальше, на следующем фильме он взорвется сам. Но (и тут неясно, радоваться надо или переживать; с гуманистических позиций, наверное, радоваться) все обошлось, Скотт в итоге показал себя человеком разумным и сбавил обороты. «Дежа вю», сделанный им в связке с главным голливудским матрешечником Джерри Брукхеймером (продюсировавшим «Армагеддон», «Скалу», а из скоттовских «Top Gun» и «Багровый прилив»), это, конечно, шаг назад. Лезвия божественной газонокосилки, которую Скотт в последнее время использует в качестве монтажного стола, тут вращаются раз в 10 медленней, чем обычно. Желтый и зеленый, так восхитительно разъедавшие пленку и зрительский глаз в «Домино», напрочь изгнаны из цветового спектра. Оператор Пол Кэмерон (тот же, что на «Гневе»), будто получив подзатыльник, неожиданно начал снимать в фокусе любимые Скоттом импрессионистские наплывы с тонущими в зернистой пленке смутными очертаниями чего-то прекрасного тут возникают лишь в сравнительно небольшом, к тому же сугубо функциональном куске, показывающем работу системы наблюдения за прошлым. И в общем, конечно, это кино из безмозглой (притом все равно любимой за масштаб и конкретность чувств) вселенной продюсера Брукхеймера, в которой самые сложные философские и душевные коллизии рано или поздно обязательно взлетают на воздух в пламени апельсинового цвета, а мировая культура существует для того, чтобы дербанить ее на кусочки, а кусочками затыкать паузы между стрельбой (предыдущая, крайне удачная, коллаборация Скотта и Брукхеймера «Враг государства» была ни много ни мало переделанным в боевик вендерсовским «Концом насилия»).
И можно было бы сказать, что все в порядке, Скотт передумал становиться Вонгом Кар Ваем, и бог с ним, одного Вонга миру вполне хватает. Но со Скоттом, конечно, не все в порядке. По-прежнему виртуозно снимая погони и пистолеты, душой он ощутимо где-то в другом месте. Ему на старости лет уже совсем неинтересно про погони, а интересно про сон разбитого сердца и девушку на мосту (в данном случае речь о мосте Эйнштейна-Розена, через который Вашингтон душераздирающим образом тянется к своей заочной убиенной возлюбленной). Этот самый эффект дежавю, фантомных воспоминаний о несбывшемся, то и дело проскакивающий тут между монтажными склейками, в уголке рта трогательнейшей артистки Пэттон, в сцене взрыва, не вполне мотивировано, но очень к месту озвученной бич-бойзовской «Dont Worry Baby», придает обаяние и смысл этому, если честно, довольно затянутому, надуманному, местами прямо-таки вызывающе неувлекательному фильму. Расфокусированный взгляд и печальная интонация немолодого, усталого (пусть и материально обеспеченного) поэта, сама собой выработавшаяся у Скотта в последние годы, вроде бы совершенно не к месту в пространстве жирного модернистского боевика, на каких когда-то специализировался тандем Скотт-Брукхеймер. Но штука в том, что сам этот жанр, так самодовольно и возмутительно громыхавший еще какую-то пятилетку назад, сегодня уже практически ретро, идущее к тому же в полупустых залах, близкая и вместе с тем безвозвратно закончившаяся эпоха, куда некстати поумневший на старости лет Скотт и светит своим карманным фонариком через окошко в пространственно-временном континууме. Прошлого не вернуть, но поглядеть-то еще разок можно, ведь так?