По листу ватманской бумаги ползут веселые чернильные точки — блестящие черные машинки наискосок утюжат контурную карту американского Юга. В машинках сидят гангстеры в черных шляпах и с белыми манжетами, небесная посланница Грейс (похорошевшая и помолодевшая на 15 лет) и ее отец, сменивший лицо. Подмена главных актеров (Николь Кидман на девицу Ховард, библейского Каана на демонического пижона Дэфо), как ни странно, кажется чем-то совершенно естественным: никто, в сущности, и не ждал, что люди, вручную осуществившие кровавый закат над Догвиллем, после этого сохранят свой прежний вид. А вот уразуметь нарядную, беззаботную свежесть, которой с первых кадров дышит новый фильм фон Триера, получается не сразу.
Сам фон Триер, опасающийся, что его фильмы стали слишком красивыми, чтобы продолжать быть хорошими, беспокоится не то чтобы зря: «Мандерлай» в своем безупречном, крахмальном минимализме красив настолько, что это уже начинает отдавать кощунством. Не большим, впрочем, чем сама идея сделать сиквел «
Догвилля», имевшего, да и по сей день вполне сохраняющего отчетливую ауру последнего фильма на земле. Тем более в «Догвилле» был один, который увлекался нравоучительными трилогиями, — в него в конце стреляли, с близкого расстояния; и это вообще довольно занятный вопрос — чем заняться мертвецу, что делать большому режиссеру, который в главном своем фильме между делом отказал самому себе в праве на существование.
Когда «Мандерлай» еще только снимался, один англичанин смешно написал, что если фон Триер хоть сколько-нибудь честный и последовательный человек, он сделает из дальнейших приключений Грейс американский боевик — без философии и моральных шарад, оставив Вивальди, но низведя ангела-истребителя до уровня не тарантиновской Мамбы даже, а какой-нибудь тумбы-юмбы, чтобы можно было вскакивать с кресел и кричать ей: «Faster, Pussycat! Kill! Kill!» Фон Триер придумал еще лучше (или еще хуже, в зависимости от того, с каких нравственных позиций вам нравится глядеть на дело его рук): он снял комедию.
История про то, как в рамках проекта по улучшению мира прекрасная идеалистка освобождает из рабства черных жителей хлопковой плантации, а потом под дулами томми-ганов учит их этой свободой распоряжаться, начинается, как и «Догвилль», по-марктвеновски невозмутимо, но чем дальше, тем заметней, что уголки рта рассказчика непроизвольно ползут вверх, и вот он уже не может держаться и срывается в преглупое, но дико заразительное хихиканье. Его до сих пор несет, когда он, гикая, соглашается, что да, «Мандерлай» — фильм про американское вторжение в Ирак. И чем дольше слушаешь его, тем больше убеждаешься: существует международный заговор больших художников, которые из розенкрейцерских соображений нарочно неправильно объясняют смысл собственных работ.
«Приезжайте к нам в Америку, мистер фон Триер», — пишут в результате американские критики; одни угрожающе, другие — вполне искренне, полагая, что, ступив на американскую землю, чертов датчанин поймет, на какую прекрасную страну возводит поклеп.
Между тем фон Триеру не надо ехать в Америку, как не надо туда ехать вообще никому. Америка в сердце каждого человека — как символ самых благих из устремлений, веры в то, что в жизни общества можно все устроить по-честному, что можно сочинить справедливые законы, да так, чтоб при их исполнении никого не посадили на кол. Но пойди теперь это докажи.
Когда ближе к концу прекрасная Грейс самым непочтенным образом улепетывает по упомянутой уже контурной карте, кажется, рядом с ней, придерживая очки, трусит и сам Ларс. Наверное, он бежит от журнальных фотографов, делающих фэшн-съемки по мотивам
«Догвилля», и от тех, кто всерьез решил, что он, Ларс, теперь будет на постоянной основе работать чужой совестью, каждым фильмом, как в
«Догвилле», обеспечивая почтенной публике иллюзию нравственного детокса. Весело сверкают пятки, колоколом вздувается черный сарафан, мелькают нарисованные на белом ватмане границы американских штатов и округов. Бегите, Грейс и Ларс, бегите — погоня уже близко.
