В тюрьме, где она отбывала срок за похищение и убийство ребенка, красавица Ли Гюм Джа (Ли Энг Е) прославилась добрыми делами: помогла проститутке прийти к Богу, ухаживала за впавшей в маразм северокорейской диверсанткой, пожертвовала почку грабительнице банков, накормила хлоркой женщину-пахана, мешавшую всем жить. За это ее считали святой, некоторые своими глазами видели исходившее от нее сияние. Но в день выхода на свободу девушка переменилась: послала в жопу доброго священника, купила туфли на шпильках и лиловые тени, начала порочно курить — а от всех, к кому была добра в тюрьме, потребовала по одной, но важной ответной услуге. У ангельской улыбки, которую сокамерницы считали свидетельством кротости, оказались другие причины — все эти годы современная святая представляла, как вышибет мозги своему оставшемуся на свободе подельнику, немолодому учителю младших классов (Цой Мин Сик).
На красивых до неприличия титрах «Госпожи Месть» (замысел которых немножко украден из «Американского психопата» Мэри Харрон, но это пусть) под ремикшированного Вивальди распускаются кровавые цветы, зубчатые лезвия что-то изящно вспарывают, красное капает на белое, а в итоге все это оказывается процессом приготовления пирожного с кремом. Идейный сиквел «
Олдбоя» и последний фильм трилогии мести международно признанного корейского визионера Пак Чан Вука выстроен на сложносочиненной кондитерской символике и в целом похож не столько на фильм, сколько на торт — обстоятельство, которое порадует всех, кому Пак с самого начала казался никчемным маньеристом, и усложнит жизнь почитающим его за гиганта мысли: поиски морального императива да и вообще хоть чего-то среди этих завитушек, цукатов и кремовых розочек — занятие, в общем, для отчаянных голов.
Притом Пак верен любимым методам: тут режут пальцы, простреливают ступни, в конце родители смотрят на видео, как вешают их пятилетнего ребенка. И если в «Олдбое» и «
Сочувствии господину Месть» (удивительным образом тоже выходящем в прокат в эти две недели) зверство как-то оправдывалось поэтическим размахом и самим форматом елизаветинской «трагедии мщения», то «Госпожа» — это даже не барокко, а какая-то марципановая святочная открытка: с героиней-куколкой, с эмалевым небом, на котором облака сами собой скручиваются в душещипательные надписи. Кто немножко следит за творчеством Пака, заметит, что перетасовка ролей среди его фирменных артистов все больше похожа на коловращение ленкомовской труппы в фильмах Марка Захарова: антагонисты из «Господина Месть» выходят едва ли не в обнимку, тюремщик нарядился кондитером, убийца — священником, гениальный артист Цой Мин Сик демонстрирует нагрудный парик в духе Остина Пауэрса, всем смешно. Это вообще, строго говоря, комедия: в самый немыслимый момент начинается суета из-за испорченного кровью коврового покрытия (недаром второй, после Бергмана, любимый режиссер Пака — Бертран Блие); под конец, объединяя комическую составляющую с кондитерской, ангел мщения и вовсе падает лицом в торт — со всем душераздирающим драматизмом, с каким это в принципе можно сделать.
Понятно, что происходит. Как и Триер в «
Мандерлае», Пак с максимальным блеском выкручивается из вроде бы безвыходной ситуации. Достигнув в предыдущей работе, что называется, пороговой высоты, вместо того чтобы лезть выше и там ломать себе шею — с радостным гиканьем съезжает на попе вниз по склону. Если в «Олдбое» он говорил, что внутри у человека ад, то теперь склоняется к тому, что там какая-то труднообъяснимая глупость. Ветхозаветные максимы не катят, месть — это занятие для больных, грешить не надо; трилогия, как карусель в луна-парке, высаживает нас на том же месте, где подхватила, выдав на руки тот же набор самоочевидных истин, ради оспаривания которых она вроде бы затевалась. Но как и в случае с каруселью, все это совершенно не помешает ей перевернуть чью-то жизнь, что называется — было бы желание.
